Хогвартс не менялся. В этом Мадара убедился ровно тогда, когда сделал свой первый за долгие годы шаг по зачарованной плитке. Ученики этой школы  оставались самими собой вне времени и пространства, словно, помимо всей остальной магической суеты, здесь было наложено могущественное заклятие, останавливающее восприятие человека на том самом уровне, когда он ещё был запыхавшимся учеником, попавшим по глупой и досадной ошибке в другой кабинет.

Бывший слизеринец прекрасно помнил каждый свой курс, каждый год, наполненный чем-то большим, чем простая зубрёжка учебника по травологии. Подобные воспоминания Мадара считал исключительно нужными и важными, ведь отрицать свою принадлежность к месту, где проходит практически большая часть постановки образования волшебника – глупо и бестактно по отношению к собственной родословной. Коридоры пестрели ярко-красным, успокаивающе-синим, ободряюще-жёлтым и родным, изумрудным цветом. Ученики бегали туда и сюда, то и дело попутно колдуя какую-то безобидную магию, смеялись, чесали за ухом у своих ручных жаб, листали трактаты – в общем, делали то, что должны делать юные волшебники в перерывах между занятиями. Подобная картина несомненно резала ностальгией: пусть и прошло двадцать лет – Учиха будет помнить свой триумф даже если пройдёт ещё пятьдесят, и он, наконец, станет таким старым, что не сможет даже держать в руках свою палочку. От этого ведь не убежишь, как ни старайся отсрочить собственную смерть. Хотя, Мадара был практически уверен в том, что владельцы Старшей палочки живут чуть больше его собственного возраста. На то был ряд определённых причин: во-первых, этот артефакт – один из самых желанных в волшебном мире. Во-вторых, получить его можно лишь в поединке, неважно – честном или нет, главное, чтобы нынешний хозяин был повержен, тогда же у Бузинной палочки появится новый обладатель, получивший в своих руках невероятную силу. Что примечательно: прошлый её владелец оказался гораздо слабее Учихи, как в магии, так и в силе воли. Мадаре, собственно, не стоило особых трудов получить сей артефакт в руки, палочка сама просилась в его ладонь, словно чувствуя неоспоримый магический потенциал этого человека. Она дрожала и искрилась, что, вероятно, означало ликование и желание подчиняться своему новому хозяину. Стоило лишь Учихе подумать о том, что любой из толпы, любой ученик этой школы когда-нибудь сможет противостоять ему и, победив, отнять приоритетный источник силы, так он впадал в определённую эйфорию. Вызвано это было неподдельным азартом, смешанным с несильным желанием размять старые кости.

Однако в Хогвартсе был лишь один единственный человек, имеющий силы противостоять Мадаре – блондинка Сенджу. Чувства у мужчины вызывала противоречивые: сила этой женщины определённо внушала доверие, но характер портил практически всё отношение к ней. Тем не менее, Учиха совершенно не собирался налаживать с ней контакты, ведь знакомы они были давно и отношения имели исключительно деловые, не пересекающие границу формальности. Да и Мадара никогда, совершенно никогда не тянулся к людям, по крайней мере, сам.

Судя по всему, Тсунаде ему не доверяла. Причём подобное отношение, как пустило корни в далёком прошлом, когда Учиха только-только принял пост министра, так и осталось там, не имея желания трансформировать недоверие хотя бы в понимание того, что они стоят по одну сторону баррикад. По крайней мере, Мадара самолично поклялся и присягнул на защиту и сохранение всей целостности магического сообщества. То, что для этого он по большей части использовал далеко не гуманные методы, все умалчивали, ссылаясь на безоговорочный магический потенциал своего защитника. На самом деле, выбрать действительно достойного кандидата в условиях отсутствия подобных было достаточно сложно, поэтому Учиха оказался наилучшим вариантом.

– Младший избил ученицу Рейвенкло. Я не вдавалась в подробности их отношений и поэтому отправила его к тебе, для разъяснений. Если Фугаку не имеет возможности заниматься воспитанием сына, то на Итачи я перекладывать это также не собираюсь. Ты – авторитет для Саске. Пожалуйста, расскажи ему, как нужно себя вести... Учиха, – раздался голос в голове Мадары, когда тот занимался изучением древней литературы. Последнее слово Тсунаде произнесла с особым нажимом, словно концентрируя в нём всю свою неприязнь к целому роду. Учиху раздражал её голос: громкий, отрывистый, с повелительной ноткой, ровным счётом совершенно не такой, какой должна быть женская речь в представлении Мадары. От неприятного ощущения мужчина неспешно помассировал виски, чтобы снять напряжение связок от подобного бесцеремонного вторжения в его мысли. Сенджу имела на то полное право, но, в действительности, хотя бы соблюдая небольшую часть правил этикета, можно было и предупредить о столь неожиданном оповещении. Всё-таки гость здесь он, а не она, а к гостям относиться нужно хорошо, поддерживая планку волшебного гостеприимства Хогвартса.

Мадара ничего ей не ответил: не было нужды. В случае с этим Учихой правило «молчание – знак согласия» – клише. Отсутствие ответа означало только одно: мужчина готов выполнить просьбу. Тем более что увидеть Саске хотелось безумно, пусть об этом и кричало лишь одно подсознание. Да и не было ничего зазорного в том, чтобы увидеть одного из своих племянников после долгого отсутствия. Тем не менее, младший Учиха был виноват, нарушив своим вызывающим поведением сразу несколько школьных правил: для Мадары этого было достаточно, чтобы назначить тому определённое наказание. Читать нотации он не собирался, мужчина, в обыкновении своём, всегда действовал решительно и безоговорочно, выбирая самые жёсткие санкции по отношению к провинившимся. Здесь же ситуация была несколько другой: племянник его – создание строптивое и непокорное, признающее лишь собственные домыслы в качестве жизненных принципов. Поэтому и подход должен быть несколько иным.

Наконец, Саске пришёл. Без предупредительного стука в дверь, без едва слышного приветствия себе под нос. Именно так, как он приходил всегда и всегда же получал за это выговор. Всё же в этом человеке смешались пунктуальность и откровенное хамство. Противоречивая квинтэссенция.

– «Привет, дядя», – с долей сарказма в голосе произнёс Мадара упущенную Саске фразу, не отрывая своё внимание от книг, – «очень рад тебя видеть, я пришёл объяснить своё поведение и то, почему старуха Сенджу достаёт тебя в вечернее время», – лаконично, но поучающе. Лучшая форма для подачи определённого воспитания. Младший был удивительно молчалив и покорен, словно в полной мере осознавал собственную неправоту.
– Будешь повторять до тех пор, пока эти слова огненными буквами не отпечатаются на твоих запястьях, – усмехнулся мужчина, захлопывая книгу на странице с закладкой и скользнув взглядом по лицу племянника. – А теперь иди сюда, – продолжил он уже серьёзно, указывая на стул напротив себя.

Ругать слизеринца за его сущность – действие крайне неразумное. Особенно, если это провинившееся создание – твой ближайший родственник. Но ещё более глупым жестом было бы оказание всяческих поблажек. Стоит лишь один раз допустить подобное с представителем «зелёного» факультета, так он сразу бы нашёл сто тридцать три способа, как провернуть такое же в будущем. Конечно, к младшему из Учих это относилось далеко не косвенным образом, однако в действительности Мадара видел его несколько в ином амплуа, совершенно не таким, каким его племянник был по слухам или, чего проще, – в реальной жизни. Чего стоило его сегодняшнее поведение; будь старший Учиха в тот самый момент, когда мальчишка только-только собирался сломать руку своей девушке, то, вероятно, он бы лишь одним своим видом убедил Саске в ошибочности его действий. Нет, это не было ни заклинанием, ни действием зелья, да и ничем магическим вовсе: просто племянник при относительно личном контакте вёл себя более чем странно. Мадара слишком хорошо знал о его репутации, чтобы поверить в то, что младший вёл себя так нарочно; все эти короткие рассеянные взгляды, трепетное волнение и, в конце концов, чуть ли не трясущиеся коленки – всё это указывало на методичный срыв шаблона Учихи-младшего. И даже пресловутая семейная гордость почему-то выключалась в моменты разговора или тогда, когда они просто оставались наедине. Это не пугало, просто... заставляло задуматься и переосмыслить некоторые вещи, о которых Мадара старался не размышлять лишний раз.

За всей этой школьной суетой мужчина даже и не заметил, что темнота медленно, но верно, заполняла собой весь кабинет, начиная у входа и заканчивая самым дальним углом помещения. Возможно, Мадара бы и не придал значения подобной мелочи, если бы лицо его племянника с необычайной скоростью не ускользало в темноту. Разумеется, он помнил родные очертания не хуже своих собственных, нередко отмечая за собой странное желание не упустить из виду ни одной эмоции на лице Саске. Даже самой маленькой, вроде усмешки или презрительного взгляда. Последнего, как раз, мужчина не ощущал уже давно, и, если бы он попытался вспомнить хотя бы какой-то из случаев, полноправно позволяющих младшему одними лишь глазами выразить всю ненависть к своему дяде, то, наверное, он не вспомнил бы ничего. И в этом, скорее всего, не было ничего зазорного, если бы подобное не противоречило беспринципной учиховской гордыне.

– Но сейчас ты здесь, – произнёс Мадара, лениво складывая руки на груди, – сидишь, терпишь моё присутствие, когда все остальные думают, что Учиха Саске чистит котлы или, чего хуже, отправлен переписывать сотню экземпляров пособий по разведению эльфов, – голос его не был строг, напротив, в словах определённо проскальзывала усмешка. Возможно, стоило немного выждать время, чтобы племянник успел привыкнуть и почувствовать себя если не в абсолютной безопасности, то хотя бы в условиях сравнительной неприкосновенности.

– Не думаю, что мой брат должен знать об этом, – продолжил мужчина, вставая со своего места и попутно разминая костяшки пальцев. – Честно говоря, я всегда мечтал заняться твоим воспитанием... самостоятельно, – через пару секунд он уже был за спиной Саске, расположив свои руки по обе стороны его плеч и слегка надавливая на них, но так, чтобы мальчишке не был больно.

– Как считаешь, м? – этот вопрос Мадара задал племяннику уже на ухо, почти шёпотом, давая ему возможность расслышать его и соответствующе среагировать.

В большинстве случаев Мадара понимал своего племянника с полуслова. Чего стоил нынешний внешний облик Саске: запрокинутая голова, открывающая вид на белую шею, тяжёлое дыхание и такой же взгляд, кажется, пронизывающий насквозь. Причин для подобного поведения существовало немного – либо комнату заполнял отравляющий газ, что, собственно, было в любом случае исключено, либо с племянником определённо было что-то не так. Лицо мальчишки горело знатно, Мадара почувствовал это тогда, когда его рука оказалась прижатой к одной из щёк. Подобное явление было несколько странным, ведь практически все без исключения Учихи славились своей бледностью, такой, что даже обычное смущение совершенно никаким образом не сказывалось на цвете их кожи. Видимо, Саске был каким-то особенным. Мадара достаточно часто подмечал эту удивительную черту характера племянника, но узнать её в полной мере было относительно проблематично хотя бы потому, что виделись они ужасно редко, и встречи эти были не более чем обычным вежливо-формальным диалогом. В условиях собственной занятости мужчина всегда довольствовался малым, когда дело касалось чего-то личного, поэтому подобные столкновения он принимал как должное и необходимое для осознания того, что в этом мире, полном опасностей и трагедий, есть родное создание, не позабывшее, что такое уважение и любовь к определённому человеку. И пусть, возможно, это отношение у Саске применялось лишь к его дяде, Мадара был более чем доволен таким поворотом дел. Семейные ценности у министра магии были далеко не на последнем месте.

– Ты знаешь, что это невозможно, Саске, – мужчина старался, чтобы его голос звучал как можно мягче. – Я бы никогда не смог дать тебе того, что дал мой брат. Как бы ни старался и как бы ни хотел, – за прошедшие мгновения Мадара уже успел оценить то, насколько горячей была щека его племянника, и поэтому сейчас он просто водил большим пальцем по мягкой коже. Жест этот, наверное, мог опошляться лишь темнотой, нещадно сгущающейся под напором времени, но на самом деле в нём не было ничего такого, что выходило за рамки привычных попыток успокоить родственника. Так не было принято, это не было прописано в каких-то особенных уставах, нет, просто старший Учиха знал, что Саске это нравилось, независимо от сопутствующих событий. И прерывать подобное не было никакой нужды: стоило лишь Мадаре проявить каплю личного внимания по отношению к младшему, так тот сразу же таял, словно мороженое, оставленное знойным летним днём под открытым небом. До конца причины подобного мужчине известны не были, но одно он знал точно: чувствительность его племянника не знала границ, когда дело доходило до проявления внимания к его светлой персоне. По крайней мере, Мадара ощущал это не только в невербальном плане, но в физическом, особенно тогда, когда Саске как-то непривычно дёрнулся в тот момент, когда концы длинных чёрных волос слегка коснулись его шеи.

– Ты странно себя ведёшь, младший, – достаточно небрежно бросил Учиха, смотря ровно в глаза племяннику, практически такие же, как у него самого – глубокого чёрного цвета. – Если ты думаешь, что я не чувствую этого, – Мадара расслабленно вздохнул, тем самым разбивая предложение на две части, – то глубоко ошибаешься, – в следующую секунду мужчина одним лёгким и ненавязчивым движением достал Старшую палочку и, ни мгновения ни раздумывая, прижал её к шее Саске. Хватка мальчишки ощутимо ослабла.

– Я могу заставить делать тебя всё, что захочу, веришь? – острый конец волшебной палочки всё сильнее и сильнее впивался в нежную кожу, – Сейчас же я хочу знать правду, Саске. Только правду. Ты же будешь паинькой? – и Мадара тут же наклонился чуть ниже, чтобы не пропустить ни одной эмоции на лице племянника. Всё же, интересно, какого это: сначала получить пряник, а затем быть нещадно избитым кнутом.

О разнохарактерности секретов Мадара знал не понаслышке – слишком уж часто тайны становились помехой для соблюдения привычного уклада жизни. К ним Учиха питал особую ненависть, несколько иной природы, чем стандартное отвращение к трусам, беглецам и слабым людям в целом. В мире и так существует критически малое количество вещей, способных вывести мужчину из равновесия, поэтому сокрытие правды, как причина, идеально подходит на эту роль. На протяжении всей своей жизни Мадара старался не допускать того, чтобы что-то прошло без его бдительного взора, неважно, какими методами он пользовался – гуманными или, всё же, нет. Просто Учиха ненавидел оставаться в стороне, когда дело, пусть даже косвенным образом,  касалось его персоны. С Саске же всё было несколько иначе, но не на столько, чтобы отступить от собственных принципов. В бессмертном мире человеческих взаимоотношений от осторожности нельзя отказываться ни министру магии, ни бесполезному сквибу: это правило Мадара знал не хуже, чем список преступлений, за которые ссылают в Азкабан. Недоверие, как форма безопасности, не есть проявление неуважения к ближнему, напротив, будучи взращённым вместе со здравым эгоизмом, оно даёт неоспоримое преимущество перед безволием и неуёмной открытостью миру. Племянник Мадары был открытой книгой, лишённой иллюстраций: чтобы понять его требовались лишь усидчивость и умение вникать в детали. Конечно же, время тоже было немаловажным фактором, но сейчас оно не играло практически никакой роли, так как происходящее казалось настолько абсурдным, что в отдалённом понимании оно и вовсе было лишено пространства и времени. Чтобы подвести процесс к разумному завершению нужно, по сути, составить причинно-следственную связь, но в случае с Саске сделать это было, по меньшей мере, проблематично. И не потому, что он вёл себя до невозможного странно, а, скорее, потому, что в данной ситуации оставалось лишь пустить всё на самотёк, забывая о таком понятии, как логический конец.

Сложно сказать, что в момент соприкосновения губ больше потрясло мужчину: сам факт поцелуя или то, почему племянник выбрал именно это время. Не то, чтобы Мадара вообще когда-либо рассчитывал на подобное со стороны Саске, напротив, он даже и подумать не мог, что такое может произойти в ближайшем будущем. Это было... необычно. Слишком спонтанно, чтобы ежесекундно осознать ненормальность происходящего и сразу же оторваться от него, и слишком быстро, чтобы сообразить что-то, кроме желанного «круцио» в ответ. Тем не менее, никакого заклинания не последовало, более того, волшебная палочка сию же секунду была отправлена в один из широких карманов мантии. Быть втянутым в поцелуй собственным племянником, причём не самым гуманным способом и не в самой удачной ситуации, было лишь фактом того, что кто-то по воле обстоятельств может иметь власть большую, чем Мадара имел над собой сам. Однако осознание подобного почему-то не приводило в моментальную ярость, заменяя это чувство на что-то иное, больше похожее на смесь снисхождения и бесконечного понимания.  Целовался младший относительно неплохо, но, пожалуй, о подобных качествах Саске мужчина старался думать в самую последнюю очередь. С первых секунд было понятно, что у мальчишки имелась своя, уникальная манера делать это так, что ненужные формальности каким-то наглым образом отметались, оставляя место лишь для всепоглощающего непривычно-приятного ощущения. Учиха прекрасно понимал, что перед ним находится именно Саске, и никто иной, ни глупая пародия на ребёнка, ни он же под действием приворотного зелья или заклятья Империо, а только его маленький, и, кажется, не до конца разобравшийся в собственных чувствах, племянник. Конечно, переубеждать младшего в ошибочности собственных действий было бы просто наиглупейшим ходом из всех, что можно было сделать на данном поле. Ведь Саске не был настолько глуп, чтобы поцеловать собственного дядю лишь ради того, чтобы удовлетворить юношеское любопытство или, например, проверить какую-нибудь теорию. Нет, даже внешнее состояние его указывало лишь на то, что ребёнка попросту лихорадит. И это ли та самая цена правды?

– Любовь, значит? Интересно, – немного поразмышляв, ответил Мадара, в следующее же мгновение обходя племянника стороной. – Вставай уже, – мужчина взял его за руку и фактически силой заставил подняться со стула. План дальнейших действий был намечен практически сразу после того, как тяжёлый взгляд Саске покинул поле зрения, и способность рационально соображать снова вернулась к своему хозяину. Услышанное нуждалось в немедленной и неоспоримой проверке.

– Что мне теперь с тобой делать? – устало вздохнув, Мадара двумя пальцами легонько взял младшего за подбородок и, медленно, словно оценивая, покрутил из стороны в сторону, в конце всё равно заставляя смотреть себе в глаза. – Ты ведь хочешь взаимности, Саске? Просто ответь: да... – отпустив лицо племянника, рука моментально скользнула ему на шею, – ...или нет, – там же она и осталась, несильно сжимаясь в районе кадыка. Мужчина слегка наклонился, стараясь минимизировать разницу в росте, и произнёс последние два слова горячим шёпотом прямо в губы младшему Учихе.

Если народ просит хлеба и зрелищ, то почему бы не дать ему и того и другого, при условии, что этот самый народ вёл себя более чем отлично на протяжении времени, данного ему для того, чтобы успеть показать себя с наилучшей стороны? Саске сделал это ещё тогда, когда не посмел прервать зрительный контакт: Мадаре данного жеста было достаточно для того, чтобы успеть насладиться открывшимся зрелищем в полной мере. Сложно сказать, что может чувствовать человек, когда прямо перед ним находится существо, похожее на него самого настолько, что память о прошлом, как что-то тяжёлое и тянущее на дно, ежесекундно проявлялась в виде ностальгических образов. В облике Саске мужчина видел себя настолько, насколько мерещился ему в Итачи Фугаку: слишком уж сильно выявлялась эта попарная схожесть. Единственным подводным камнем был лишь факт того, что два юных брата были сыновьями одного единственного человека, в то время как Мадара не имел детей вообще. Правда, если судить по тому, как относился к своим детишкам Фугаку, вечно озабоченный проблемами их недостаточного магического потенциала, то можно было с уверенностью заявить, что по большей части именно его родной брат уделял мальчикам гораздо больше отцовского внимания, чем они могли себе представить. Из детей нельзя готовить убийц, нельзя же и прививать им фанатичное желание совершенствоваться до потери собственного «Я» – подобное Мадара вывел из собственного опыта, и только из него, опираясь в вопросах воспитания подрастающего поколения на несколько иные принципы, отличные от принципов его младшего брата. Может, подобные умозаключения во многом расходились с фактом того, какими способами Учиха добился того, что он имеет сейчас, но, когда дело касалось его племянников, то на принципы становилось плевать вовсе. Главным фактором, определяющим правильное становление личности, всё равно оставалась неизменная свобода выбора – её же Мадара забирать у Саске не собирался.

– Знаешь, Саске, – мужчина окончательно убрал руку от горла мальчишки, – ты хорошо себя вёл, – затем последовал поцелуй:  внезапный и достаточно короткий, пришедшийся ровно в уголок губ. Будто поощряющий. Мадара не считал это чем-то вроде снисхождения, напротив, он лишь давал своему племяннику то, что он хотел, ведь выполнять незамысловатые прихоти младших родственников – было одним из самых лучших жизненных моментов, напоминающих о собственной необходимости для кого-то. Противиться подобному – глупо, а потерять доверие племянника порой ещё хуже, чем просто отдаться порыву, совершенно не думая о последствиях. От пары поцелуев хуже не будет, по крайней мере, для Мадары – с этого он ничего не терял и ничего не приобретал, даже наоборот: реакция младшего была бескомпромиссна. Мужчина мог наслаждаться ей бесконечно долго, открывая для себя новые горизонты в сборнике всевозможных эмоций Учихи-младшего.

– И я делаю это не для того, чтобы потом забыть, – следующим же движением Саске был плавно усажен на стол, на свободное место среди книг и пыльных свитков. Сам же Мадара обеими руками поддерживал подростка снизу за бёдра, не давая ни единого шанса вырваться. Получив невербальное одобрение, Учиха потянулся за новым поцелуем, на этот раз уже глубоким и не терпящим лишних движений: Мадара чертовски не любил, когда его прерывали.

Мысль о том, что Саске получил желаемое, приятно грела душу, которая на данном этапе принимала происходящее как должное, независящее от внешних факторов. План дальнейших действий должен был быть разработан так, чтобы не спугнуть мальчишку, и в то же время чтобы дать ему понять, что эта внезапная взаимность – лишь порыв доброй воли. Придумать, что всё-таки делать дальше: усилить напор или, напротив, замедлиться, чтобы потянуть прекрасные моменты – было вещью трудновыполнимой, но при должном умственном труде – реализуемой. На самом деле Мадара прекрасно понимал, что назад дороги попросту не было, к тому же отвечать за собственные слова было вполне себе в порядке вещей, а отступать от подобных извечных принципов мужчина не собирался даже тогда, когда ему доводилось попадать в самые абсурдные ситуации. Как сейчас, например. Руки полностью ослабили свою хватку, когда Саске сообразил прижаться самостоятельно: этим мальчишка разительно облегчил работу своему дяде. В сравнении с племянником Мадара выглядел почти безучастным – сказывалось отсутствие каких-либо ощущений. Впрочем, цель его было совершенно иной, отличной от стремления получить какую-то собственную выгоду. Самоотдача в данном случае была наилучшим вариантом для того, чтобы хоть как-то развить собственные дальнейшие действия.  Тем не менее, реакция Саске сполна окупала затраты на выдумывание того, каким же новым способом можно вызвать ещё один приступ нескрываемой дрожи. Наблюдать за подобным было более чем занимательно – зрелище было воистину впечатляющим. Возможно, если посмотреть с одной стороны, то Мадара ставил перед собой довольно странную цель: знать о своём племяннике всё, вплоть до моментов несколько более интимных, чем следовало ему знать. Мораль здесь не играла ровно никакой роли, и на общественные принципы старшему Учихе было глубоко плевать, когда к делу присоединялись его собственные взгляды. Да, подобное было явлением достаточно эгоцентричным, но с этим и жилось легче, и правила свои было устанавливать куда проще, чем в отсутствии полной уверенности в собственной правоте.

Мадара внимательно следил за каждым движением своего племянника, за каждым рваным вздохом и за прекрасной ответной реакцией на все его действия. Стоило только мужчине легонько, по большей части изучающе коснуться его шеи, так тот начинал вести себя так, будто к тому месту приложили что-то железное и раскалённое. Хотя это были всего лишь пальцы. Забавно, но ответные действия Саске подобного не вызывали, возможно, это было бы даже щекотно, если бы Мадара в действительности боялся щекотки. Однако, скорее всего следы от ногтей всё же останутся: в этом племянник определённо не знал меры, царапая спину старшего Учихи так, как ему вздумается. Там были и длинные полосы, и короткие, точечные попадания ногтей в кожу, и простые, несколько рваные поглаживания: некоторое из этого ощущалось, а что-то просто было приятным напоминанием о том, что всё это не пройдёт бесследно. Саске дарил своё тепло быстро и достаточно неумело. Нет, целовался он так, что ему мог позавидовать опытный и видавший виды человек – дело было совершенно в другом. Младший вёл себя как ребёнок, дорвавшийся до желанной игрушки: без задней мысли он с завидной скоростью тратил свой запал на жаркие прелюдии, почему казалось, что если дело дойдёт до чего-то большего, чем просто поцелуи, он попросту устанет, осознав, что потратил несколько больше энергии, чем планировал. В этом и заключался недостаток юного возраста: ты хочешь всего и сразу, но не думаешь о последствиях или о том, что ждёт тебя после того, как казавшаяся неисчерпаемой энергия закончится. Но у него же были и свои прелести, например, поразительная чувствительность к происходящему. Как с физической, так и с моральной точки зрения. Поверить на слово сложно, гораздо проще увидеть желаемое собственными глазами и, что самое главное, чувствовать отдачу. Учиха чувствовал, что его племянник, если не сходил с ума, то был достаточно близок к этому. Саске определённо наслаждался происходящим. Мадара же в полной мере наслаждался тем, что видел перед собой, и тем, кто, судорожно обвив его ногами, пытался сделать так, чтобы его поцелуи смогли хоть как-то подтвердить его чувства. Впрочем, в подтверждении они не нуждались всяко, и не поверить здесь было бы просто верхом идиотизма. Старший Учиха идиотом не был и намёков не понимал, но в данный момент Саске был прямолинеен до жути, и это, возможно, по большей части спасло ситуацию.  Говоришь, что хочешь, просишь желаемое – и Мадара обязательно подумает над тем, стоит ли игра свеч. По крайней мере, иметь спрос на честность – не такая уж большая претензия, вызывающая волну недовольств. Говоришь правду и получаешь её взамен – не это ли главный принцип взаимовыгодного сотрудничества?

– Зачем ты кусаешься? – вопрос в перерыве между поцелуями. Холодный, отстранённый, немного странный. Такими обычно сбивают весь настрой. Но Учиха действительно не понимал, чего приятного может быть в подобном жесте, наполненном, в большинстве своём, каким-то животным началом. Видимо, подобное нравилось племяннику: от губ он перешёл к подбородку и шее, делая в этих местах что-то странное, но, вместе с тем, достаточно интересное, вызывая этими бесконечно старательными действиями давно забытое приятное чувство. Мадаре было достаточно собственных наблюдений, чтобы понять, что делать дальше. В любом случае, инициативу уже давно было пора взять свои руки: этим Учиха и занялся, заведя руку за голову Саске и мягко, но, тем не менее, беспрекословно оттягивая её за волосы назад, прерывая череду предприимчивых поцелуев и открывая простор к шее племянника. Она была белой, красивой и достаточно мягкой наощупь: в этом Мадара убедился, прислонившись к ней губами. Но этого было недостаточно, чтобы проверить собственные доводы относительно кожи Саске – таким образом появился один из засосов. Учиха действительно вошёл во вкус, затягивая участок за участком кожи; ему нравились все эти багровые отметины. После каждой оставленной метки он легонько целовал кожу вокруг, словно извиняясь за оставленные мини-гематомы: своеобразная просьба простить за боль.  Наконец, рука выпустила мягкие пряди Саске, переметнувшись на пряжку ремня Учихи-младшего и неспешно вытаскивая педантично заправленную в брюки рубашку. Пальцы нежно погладили кожу живота, постепенно перемещаясь всё выше и выше. Мгновением позже подключилась вторая рука, в точности повторившая движения первой.

– Я хочу знать, что тебе нравится, – фраза, брошенная достаточно жёстко и тоном, не терпящим пререканий. Фраза с кричащим подтекстом. Обычно такому не противились и рассказывали ровно то, что Мадара «хотел знать». Или показывали. Зависело от ситуации.